Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]
И посреди этого гвалта, склонившись к столам, корпят два человека. Гуляев и другой Гулливер — Анатолий Павлович Дубровин — готовят методические рекомендации для Главного следственного управления МВД.
— Сеня! — подзывает меня Гуляев. — Давай посоветуемся насчет рекомендаций.
— Какие, помилуй бог, рекомендации? Кому они сейчас нужны? Страна разваливается!
Оба непонимающе смотрят: при чем тут развал, если есть поручение?
Я вот теперь думаю: если бы таких Гулливеров было хотя бы по одному на десяток, может, и развала страны не случилось бы?
Но случилось. В девяностые тухлые годы страна жила как девка, изгулявшаяся, пропившая всё из дома. Все ходили потерянные, пришибленные. Каждый приспосабливался к новой действительности как умел. Сам я, не защитив докторскую, сбежал в банк.
Профессора, учившие меня служению науке, презрительно кривившиеся при слове «плагиат», кропали диссертации для выбившихся в депутаты олухов. Встречи с прежними коллегами начинались и заканчивались жалобами на унизительное безденежье.
Гуляев и здесь выбивался из общего ряда. Преподавал в пяти-шести вузах сразу, подрабатывал статьями для коммерческих журналов. Хватался за всё и всё успевал. Будто пересел с шагающего экскаватора на юркий бронетранспортер. Но говорить об этом решительно не желал. Потому что жил и горел совсем другим. Все знали, что Гуляев активно пробивает проект нового уголовно-процессуального кодекса. И при редких встречах с бывшими «лабораторцами» спешил любой разговор повернуть на то, как быстрее поменять законодательство и тем самым положить конец беззаконию (наивно увязывая одно с другим).
— В Госдуме сопротивление большое, каждый абзац в УПК приходится пробивать, — жаловался Анатолий Петрович. — Кстати, послезавтра мне на комитете одно спорное место защищать — давайте-ка обсудим. Сеня, поставь рюмку. Успеешь надраться!
— Анатолий Петрович! Может, хоть сегодня отдохнете?
— Как это? Удобненькая позиция. Я отдохну, ты отдохнешь. А кто дело делать будет?
И, конечно, превращал умиротворенное дружеское застолье в яростный научный диспут.
Мне кажется, главное свойство Гуляева — убежденность, что без его участия всё пойдет наперекосяк.
Это я понял еще в восьмидесятых, когда на своем «жигуленке» повез подвыпившего Анатолия Петровича домой. Через минуту он вынул из меня душу: «тормози! Куда подрезаешь! Какой олух выдал тебе права? Да пропусти же «Москвича»! А вот теперь газуй!»
Прямо на перекрестке я ударил по тормозам так, что Гуляева мотнуло о лобовое стекло.
— Анатолий Петрович, при всём уважении. Если не заткнетесь, высажу к чертовой матери. Иначе — врежусь.
Гуляев озадаченно оттопырил губу:
— Ладно, прав. Два водителя на переднем сиденье — перебор. Замолкаю и больше ни слова. Езжай, как умеешь. Авось, дотянешь… Вот и славненько, теперь переходи на третью передачку… Да что ж ты со второго ряда-то?!
На собственном семидесятипятилетии Анатолий Петрович затюкал несчастного тамаду и выступающих. Сам представлял, перебивал и комментировал поздравительные речи.
— Петрович, дашь ты наконец мне самому сказать?! — взмолился Анатолий Павлович Дубровин.
Я усмехаюсь — не даст.
Когда доходит очередь до меня, Гуляев предупреждает:
— Только не вздумай опять рассказывать саратовскую байку.
А я все равно рассказываю. Хоть прошло уже двадцать пять лет. Но все эти годы я продолжаю спрашивать себя, смог бы сам так же пожертвовать чем-то очень важным ради малознакомого человека. И всякий раз признаюсь — нет. Не хватило бы душевной широты. А у вас? Только честно. Один на один с собой. То-то. Потому он — Гулливер! Из редчайшей породы Гулливеров.
Добрейший Ник Ник
Из цикла «Академия МВД»
Начальнику докторантуры Академии МВД Николаю Николаевичу Заворуеву было крепко к шестидесяти. Но он по-прежнему оставался бодрым, ладно сколоченным молодцем.
Более того, с возрастом в пышную не по годам шевелюру обильно набрызгало седины, а глубокие морщины на лбу, словно кракелюры на старинных полотнах, добавили лицу благородства. На фоне полированных лысин и опушек сверстников Николай Николаевич, или, как звали заглазно, Ник Ник, с его гривой выглядел крепким баобабом, затесавшимся меж чахлых прореженных кустиков.
Несколько портила бравый вид толстенная роговая оправа на носу. Но и она была к месту. Не потому, что уж так хороша, а потому что напрочь скрывала глаза. И опять же не в том дело, что глаза у Заворуева не удались или выгорели с годами. Нет, в ясную минуту они сохраняли исконный васильковый отлив. Только вот ясных минут у начальника докторантуры с годами становилось всё меньше. Ник Ник крепко — и чем дальше, тем крепче — зашибал.
О причине говорили вполголоса, с придыханием. Намекали на какие-то проблемы в отношениях с бойкой женой — на двадцать лет моложе его самого, — отчего Ник Ник сильно страдал.
Если это так, то от тоски Заворуев лечился самым русским из всех лекарств.
Едва придя в десять утра на работу, он усаживается в кресло за широченным своим, заваленным бумагами столом и принимается постукивать ногой об пол с ритмичностью наигрывающего гаммы музыканта.
Сначала негромко и неспешно — пиано. Затем более энергично — форто. И наконец фортиссимо — раздраженно бухает каблуками. Гулкие звуки разносятся по соседним помещениям. И тогда в кабинет заглядывает методистка Галочка.
— Кого надо, Николай Николаевич? — Галочка встревоженно вглядывается в любимого начальника.
— Не тебя, — буркает Заворуев, не прекращая энергичную чечетку.
Так происходит едва не каждый день. Колотит он до тех пор, пока с нижнего этажа не поднимается тот, кого жаждет видеть Ник Ник, — начальник кафедры ОРД полковник Безродный. С припухшим после вчерашней выпивки лицом.
— И чего бухать? Чего бухать? Потолок скоро рухнет. Ты, Коля, прямо стахановец, — кокетливо ворчит Безродный. — День только начинается.
— Утром выпил, день свободен, — Ник Ник извлекает из ящика стола блюдечко с подсохшим кружочком лимона. Намекающе придвигает к Безродному два неопрятно помытых стакана.
— Я думал, у тебя есть, — физиономия Безродного разочарованно вытягивается.
— Если б было, на хрена мне тебя звать, — в свою очередь расстраивается Ник Ник.
Безродный не обижается. На Николая Николаевича вообще не обижаются. Все знают, что крикливый матершинник Коля Заворуев незлобливый, к тому же очень надежный человек, не раз выручавший из беды тех, кого считал друзьями. Друзей же этих благодаря отходчивости и весёлому нраву у Ник Ника — море. В том числе среди тех, кто занимает самые высокие должности в министерстве. Наверняка продвинули бы наверх и самого Ник Ника, если б не укоренившиеся выпивки на работе.
О пристрастии Заворуева к спиртному я узнал еще в начале восьмидесятых, будучи адъюнктом. Но пагубность этой привычки тогда еще не сказывалась. Благодаря могучему организму Ник Ник, упаивая других, сам оставался на ногах, бодрым и энергичным.
Но к началу девяностых здоровье дало усадку. У Заворуева, словно у мифического Портоса, начали разбухать и, что хуже, отказывать ноги. Особенно после обильных возлияний. Уже дважды поздно вечером адъюнкты, дождавшись, когда разъедется начальство, скрытно выносили упившегося шефа через КПП-2 и укладывали в такси.
Как раз в это время мне и довелось вновь общаться с Ник Ником, — для завершения работы над докторской диссертацией я был зачислен в докторантуру Академии МВД, то есть попал в прямое подчинение к полковнику Заворуеву.
Николай Николаевич не был занудой. Чрезмерной опекой подчиненным не докучал, мелкие докторантские проблемы решал быстро, зачастую на бегу. Лучшего шефа нельзя было и пожелать.
Несколько, правда, смущала в Заворуеве крикливая, покровительственная манера общаться — для него я навсегда остался молодым адъюнктом из начала восьмидесятых.
Но для меня-то разница была. За прошедшее десятилетие стал ведущим научным сотрудником ВНИИ, написал несколько пособий. К тому же тогда я был капитаном, теперь — подполковником. И даже мог стать полковником. Об этом, собственно, и рассказ.
Как-то в кабинете Заворуева я затесался в компанию из начальников кафедр и профессоров. Люди солидные, потому выпивали исключительно под тосты. Ник Ник длинных тостов не любил — начинала подрагивать рука. И когда дошла очередь до него, провозгласил краткое:
— За нас, молодых и любвеобильных полковников!
— А полуполковникам выпить можно? — некстати встрял я.
— Так ты, обормот, даже не полковник? — огорчился Ник Ник. — А хер ли тогда со свиным рылом в приличное общество влез?
— Да он же водку покупал, — вступились за меня. — И вообще, похоже, хороший парень.
